Декабрь души

Люблю декабрь за призраки былого,
За всё, что было в жизни дорогого
И милого, немыслимого вновь.
За этот снег, что падал и кружился,
За вещий сон, который сладко снился,
Как снится нам последняя любовь.

Не всё ль равно? Под всеми небесами
Какой - то мир мы выдумали сами
И жили в нём в видениях, в мечтах,
Играя чувствами, которых не бывает,
Взыскуя нежности, которой мир не знает,
Стремясь к бессмертию и падая во прах.

Придёт декабрь... Озябшие, чужие,
Поймём ли мы, почувствуем впервые,
Что нас к себе никто не позовёт?..
Что будет ёлка, ангел со звездою,
И Дед Мороз с седою бородою,
Волшебный принц и коврик - самолёт.

И только нас на празднике не будет.
Холодный ветр безжалостно остудит
Усталую и медленную кровь.
И будет снег над городом кружиться,
И, может быть... нам наша жизнь приснится,
Как снится нам последняя любовь.

                                                                                          Люблю Декабрь ..
                                                                                       Поэт: Дон - Аминадо

Крик раздался из окна супругов Гольдберг. Равик прислушался. Неужели старик Гольдберг запустил чем - нибудь в свою жену или ударил её? С минуту всё было тихо, затем внизу забегали, захлопали дверьми, а из номера эмигранта Визенхофа донёсся взволнованный гул голосов.

Вслед за тем раздался стук в дверь и в комнату вбежала хозяйка отеля.

– Скорее, скорее… мсье Гольдберг…
– Что случилось?
– Повесился. На окне. Скорее…

Равик отбросил книгу.

– Полиция пришла?
– Конечно, нет. Иначе бы я вас не позвала!

Жена только что обнаружила его.

Равик побежал вместе с ней вниз по лестнице.

– Верёвку обрезали?
– Нет ещё. Они его держат…

В сумрачном свете у окна темнела группа людей. Рут Гольдберг, эмигрант Визенхоф и кто - то ещё. Равик включил свет. Визенхоф и Рут, словно куклу, держали Гольдберга на весу, а третий дрожащими руками пытался отвязать галстук от ручки окна.

– Да вы обрежьте…
– У нас нет ножа!.. – крикнула Рут Гольдберг.

Равик достал ножницы. Галстук был из плотного гладкого шёлка. Прошло несколько секунд, пока удалось его перерезать. Совсем близко перед собой Равик видел лицо Гольдберга. Выпученные глаза, открытый рот, жиденькая седая бородка, вывалившийся язык, тёмно - зелёный в белую горошину галстук, глубоко врезавшийся в морщинистую вздувшуюся шею… Тело слегка покачивалось па руках Визенхофа и Рут, будто они убаюкивали Гольдберга. На губах у него застыла страшная, словно окаменевшая улыбка.

Покрасневшее лицо Рут было залито слезами. На лбу у Визенхофа выступили капли пота – тело Гольдберга вдруг стало очень тяжёлым, казалось, он никогда не был таким грузным при жизни. Два вспотевших, отчаявшихся, стонущих человека, а над ними ухмыляется загробному миру беспорядочно мотающаяся из стороны в сторону голова. Когда Равик перерезал галстук, голова упала на плечо Рут. Вскрикнув, она отпрянула назад, тело с безвольно болтающимися руками соскользнуло с подоконника и словно устремилось за ней в каком - то нелепом клоунском прыжке.

Равик подхватил Гольдберга и вместе с Визенхофом положил его на пол. Он снял галстук и приступил к осмотру.

– В кино…  – бессвязно говорила Рут, – он послал меня в кино. Дорогая, сказал он, ты так мало развлекаешься, почему бы тебе не пойти в кино? В «Курсель» идёт «Королева Христина» с Гретой Гарбо… Почему бы тебе не посмотреть?.. Возьми билет на хорошее место, в партер или в ложу… Пойди в кино, и ты забудешь об ужасе, в котором мы живём, забудешь хотя бы на два часа. Он сказал это так спокойно, так ласково… потрепал меня по щеке… А потом, говорит, съешь шоколадное или сливочное мороженое в кондитерской у парка Монсо. Доставь себе удовольствие, дорогая, сказал он, и я пошла. А когда вернулась, он уже…

Равик встал. Рут умолкла.

– По - видимому, это произошло сразу после вашего ухода, – сказал он.

Она поднесла сжатые кулаки к губам.

– Он уже…
– Попробуем кое - что сделать. Сперва искусственное дыхание. Вы умеете делать искусственное дыхание? – спросил он Визенхофа.
– Нет… совсем… не умею…
– Тогда смотрите.

Равик поднял руки Гольдберга, отвёл их назад до пола, затем прижал к груди, снова отвёл до пола, опять прижал к груди… В горле у Гольдберга что - то захрипело.

– Он жив! – вскрикнула Рут.
– Нет. Это воздух вошёл в лёгкие.

Равик ещё несколько раз проделал те же самые движения.

– Так, а теперь попробуйте сами, – сказал он Визенхофу.

Визенхоф нерешительно опустился на колени возле тела Гольдберга.

– Приступайте, – нетерпеливо сказал Равик. – Возьмите за запястья. Или лучше за предплечья. Визенхоф мгновенно вспотел.
– Сильнее, – сказал Равик. – Выжмите из лёгких весь воздух.

Он повернулся к хозяйке. В комнату тем временем набились люди. Равик кивнул хозяйке, и они вместе вышли в коридор.

– Всё кончено, – сказал он ей. – Искусственное дыхание уже не поможет. Это просто ритуал, который надо соблюсти, не больше. Если оно что - нибудь даст, я поверю в чудеса.
– Что же делать?
– Всё, что обычно делается в подобных случаях.
– Вызывать «скорую помощь»? Но тогда через десять минут явится полиция.
– Полицию придётся известить так или иначе. У Гольдберга были документы?
– Да. Настоящие. Паспорт и удостоверение личности.
– А у Визенхофа?
– Вид на жительство с продлённой визой.
– Хорошо. Значит, документы в порядке. Пусть Рут и Визенхоф не говорят, что я здесь был. Она пришла домой, увидела его, закричала, Визенхоф отрезал галстук и попробовал делать искусственное дыхание, пока не прибыла «скорая помощь». Скажете им это?

Хозяйка посмотрела на него своими птичьими глазами.

– Ну конечно, скажу. А придёт полиция – не отойду от них ни на шаг. Всё будет в порядке.
– Хорошо.

Они вернулись в номер: Визенхоф, склонившись над Гольдбергом, продолжал свои отчаянно - неуклюжие попытки. На мгновение Равику показалось, что оба они выполняют вольные упражнения. Хозяйка остановилась в дверях.

– Мадам и мсье! – сказала она. – Я обязана вызвать «скорую помощь». Фельдшер или врач должен будет немедленно известить полицию. Она явится не позже чем через полчаса. У кого нет документов, тому советую немедленно собрать вещи, по крайней мере, те, что лежат на виду, снести их в «катакомбу» и оставаться там. Не исключено, что полиция осмотрит номера или будет разыскивать свидетелей.

Комната мгновенно опустела. Хозяйка кивнула Равику, давая понять, что она сама поговорит с Рут Гольдберг и Визенхофом. Равик подобрал сумку и ножницы, лежавшие на полу рядом с разрезанным галстуком. На нём была видна фирменная этикетка: «С. Фердер. Берлин». Такой галстук стоил, по крайней мере, десять марок. Гольдберг купил его ещё в добрые старые времена. Равик помнил эту фирму – сам в своё время покупал галстуки у Фердера. Он уложил свои вещи в два чемодана и отнёс их к Морозову. Из предосторожности. Полиция едва ли станет заглядывать в другие номера. Но на всякие случай это не мешало сделать – память о Фернане из полицейского участка была ещё слишком свежа.

Равик спустился в «катакомбу». Здесь взволнованно суетилось несколько человек. Всё это были беспаспортные беженцы, «нелегальная бригада», как их называли.

Официантка Кларисса и кельнер Жан помогали прятать чемоданы в сообщавшийся с «катакомбой» чулан. Тревога застала их в самый разгар приготовлений к ужину – на накрытых столах стояли корзинки с хлебом, из кухни доносился запах жареной рыбы.

– Ничего, времени у нас достаточно, – успокаивал Жан всполошившихся беженцев. – Полиция не так легка на подъём.

Однако беженцы не полагались на удачу. Счастье не баловало их. Они поспешно вносили свой скарб в подвал. Среди них был и испанец Альварес. Хозяйка предупредила всех жильцов, что ожидается прибытие полиции. Альварес, непонятно почему, с каким - то виноватым видом улыбнулся Равику.

К входу в чулан неторопливо подошёл тощий человек. Это был доктор филологии и философии Эрнст Зайденбаум.

– Манёвры, – сказал он Равику. – Генеральная репетиция. Вы останетесь в «катакомбе»?
– Нет.

Зайденбаум, ветеран «Энтернасьоналя» с шестилетним стажем, пожал плечами.

– А я остаюсь. Чего ради бежать? Думаю, дело ограничится составлением протокола. Собственно говоря, кому какое дело до старого мертвого еврея - беженца из Германии?
– Вы правы, до этого никому нет дела. Но живые, беспаспортные беженцы их очень интересуют. Зайденбаум поправил пенсне.
– Мне и это безразлично. Знаете, что я сделал во время последней облавы? Какой - то сержант полиции спустился в «катакомбу». Это было два года назад. Тогда я надел один из белых кителей Жана и вместе с ним стал обслуживать столики.

Подавал полицейскому водку.

– Неплохо придумали.

Зайденбаум кивнул.

– В конце концов всё настолько надоедает, что уже лень удирать.

Он спокойно направился в кухню справиться, что будет на ужин.

                                                                                                                        из романа Эриха Марии Ремарка - «Триумфальная арка»

Отредактировано ОЛЛИ (Сегодня 11:52:52)